Читать онлайн «Екатерина II, Германия и немцы». Страница 61

Все это проясняет, почему Екатерина сочла нужным упомянуть в своем завещании «виртемберхских принцов» и «обоих пол немцов». В апреле 1792 года они не представляли непосредственной опасности. После смерти брата Карла служить в России остался лишь Александр. Людвиг, которого в интересах своей «семьи» хотела видеть польским королем Изабелла Чарторыйская, супруга Адама Чарторыйского, находился в Польше, готовясь предать дворянскую республику ее могущественным противникам. Наследный принц Фридрих, справедливо считавший Екатерину своим ярым врагом, пребывал в Людвигсбурге, дожидаясь поста при вюртембергском дворе или имперской должности и, в конечном счете, своей очереди на штутгартский престол. Поэтому на пути к возведению на престол несовершеннолетнего Александра стояли лишь законный наследник престола Павел Петрович и Мария Федоровна. И если императрица уже давно не допускала вмешательства сына в дела управления государством, то в документе она распоряжалась о дальнейшей изоляции супругов. В первую очередь ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы они получили военную поддержку от братьев великой княгини, как когда-то Петр III – от своих голштинцев.

Кроме того, есть основания считать, что удар, нанесенный Новикову, был направлен против великого князя Павла Петровича. Со смертью Фридриха II связь тайных обществ с Берлином стала активнее использоваться как инструмент прусских интересов. Через Иоганна Рудольфа фон Бишофвердера, графа Христиана Августа фон Гаугвица, представителя Пруссии в Петербурге графа Доротея Людвига Христофа фон Келлера и представителя России в Берлине Максима Максимовича (Магнуса) Алопеуса великокняжеский двор поддерживал тайные сношения с двором Фридриха Вильгельма II и его розенкрейцерским окружением[966]. Екатерине виделось в этом соединение ненавистного ей антипросвещенческого духа, к которому тяготел Павел, с привкусом государственной измены, причем именно в тот момент, когда монархиям следовало объединить усилия для борьбы с революцией. Пока не ясно, какую роль играли в этой сети вюртембергские принцы и имелся ли у Екатерины конкретный повод подозревать их в желании поставить русскую политику в зависимость от Пруссии. В целом получается, что весной 1792 года речь шла об организации императрицей обороны сразу на двух фронтах – от революции и от попыток управлять российской политикой извне. Она ожидала от юного великого князя Александра Павловича, что его политика будет ориентироваться на принципы, которых придерживалась она сама с момента своего прихода к власти: не на ту или иную «национальную идею», а на «благо» империи Российской, как сказано в неоднозначном на первый взгляд тексте «завещания», на ее самоутверждение и модернизацию. О второстепенности национальных мотивов свидетельствует и сам путь, с помощью которого Екатерина попыталась посвятить в свои планы Александра осенью 1793 года, три недели спустя после его свадьбы. На роль посредника был выбран не «верный сын отечества», а многолетний воспитатель и наставник внука, пользовавшийся его большим уважением, – свободомыслящий уроженец швейцарского кантона Во Фредерик Сезар де Лагарп, приглашенный императрицей в Россию в 1783 году по рекомендации Гримма[967]. Однако Лагарп сделал вид, что не понимает замыслов императрицы. Тем не менее она никогда не лишала его своей милости, даже несмотря на то что правившая в Берне олигархия стремилась представить его опасным республиканцем за активную поддержку оппозиции в кантоне. Как бы то ни было, в 1794–1795 годах Екатерина сочла, что было бы умнее просто проводить его со службы с почестями. Она продолжала плести интриги против Павла и даже сообщила о своих намерениях Александру[968], однако проект государственного переворота остался «бумажкой, чернилами закапанной» до конца ее жизни. В 1762 году у нее не было письменного плана – она просто действовала.

С ранней юности Екатерина привыкла видеть в Священной Римской империи германской нации, с одной стороны, конгломерат бесчисленных княжеств разного значения, конкурирующих правовых притязаний и сложнейших родственных связей, а с другой – арену конфликта между Австрией и Пруссией. Уже в зрелом возрасте она вспоминала, как во время Первой Силезской войны[969] в Штеттин привозили пленных австрийских офицеров и как ее не успевшему оправиться от удара отцу пришлось выступить со своим полком в поход, хотя и не на линию фронта[970].

Важнейший опыт, необходимый для формирования принципов ее собственной политической линии в отношении Германии, дала Екатерине Семилетняя война. Всю жизнь она считала, что Россия, присоединившись к странной коалиции Бурбонов и Габсбургов, служила чужим интересам. Она даже упрекала ведущих русских сановников, принадлежавших к придворным партиям Воронцовых и Шуваловых, в получении взяток из Франции, заступаясь за канцлера Бестужева, чья коррумпированность была притчей во языцех[971]. В глазах Екатерины он был убежденным патриотом, управлять которым было не так уж легко. В автобиографических записках она, разумеется, не упомянула о том, что одно время и сама принимала значительные суммы от британского посланника[972]. Однако не только великий князь Петр Федорович поплатился за свою нескрываемую любовь к Фридриху II, подвергнувшись изоляции при дворе императрицы Елизаветы Петровны во время Семилетней войны. Одно время великую княгиню тоже подозревали в симпатиях к Пруссии и Англии и даже в предательских связях с ними. Тем не менее выход России из антипрусской коалиции, осуществленный императором Петром III, не потребовавшим никаких выгод для своей империи после пяти лет довольно удачных военных действий, Екатерина расценила как нарушение интересов России. Кроме того, в глазах Екатерины он потерял свою политическую состоятельность, поскольку делами своего голштинского наследства он был озабочен больше, чем благом своей империи. Тот факт, что сразу же после заключения мира с Пруссией Петр стал искать ее поддержки для войны с Данией за свое наследство в Шлезвиге, не просто послужил Екатерине поводом для его свержения, но был воспринят ею как свойственное дилетанту смешивание великодержавных интересов Российской империи с семейными интересами голштинского герцога и наглость по отношению к уставшим от войны подданным[973].

В записях Екатерины, в которых она подводит некоторые итоги своей деятельности как правительницы, не нашлось места, в отличие от завещаний Фридриха II, каким бы то ни было соображениям по внешнеполитическим вопросам. В своих записках, впечатляющих свойственной отчетам сухостью стиля, Екатерина не отстаивает ретроспективно правоту своей дипломатии и не навязывает своим преемникам союза с определенными державами в будущем. Даже подтверждение выхода России из Семилетней войны непосредственно после своего прихода к власти она объясняет исключительно финансовыми издержками империи и необходимостью обратиться к внутренним реформам[974]. В этих обращенных в прошлое записях, созданных с промежутками в пять, двадцать и тридцать лет, отчетливо просматриваются аргументы заговорщиков 1762 года. Учитывая царившие в стране настроения, такие политические авторитеты, как Никита Иванович Панин – выразитель мнения верхушки государственного аппарата – и Григорий Николаевич Теплов, секретарь и ghost-writer[975] Екатерины в 1760-е годы, видели свою задачу в поддержании мира, модернизации администрации и общества, увеличении населения страны и разработке ее внутренних ресурсов[976].

Однако обе возможные интерпретации этих фрагментов екатерининского текста – отдающие предпочтение внутри– или внешнеполитическим интересам – были бы слишком простыми. Во-первых, императрица не прятала свою с самого начала наступательную внешнюю политику за потребностью в реформах, так необходимых империи, но действительно с самого своего прихода к власти целенаправленно и обдуманно возглавила процесс обновления, который должен был дать возможность самодержавному государству составить достойную конкуренцию другим крупным монархиям[977]. Во-вторых, сосредоточившись на просветительской внутренней политике и экономическом росте, Екатерина не забывала и о чреватых конфликтами внешних интересах. Из других документов становится понятно, как она планировала обеспечивать мир и безопасность своей империи: путем установления гармонии между утверждением неформального авторитета России за ее западными границами и укреплением власти внутри государства.